Из цикла "Очерки переходного времени" - Страница 57

Пристани также почему-то строить было невозможно и запрещено: "Нельзя, нельзя и нельзя!" — говорили батумские законы, но пристани кое-где уж были выстроены.

— Стало быть, можно же строить пристани?

— Да! То есть временно… В сущности, впрочем… нельзя!

— Но ведь вот выстроил же этот господин пристань? Ведь вот она?

— Пристань… да!.. Только видите ли: этот господин просил разрешение на постройку купальни. "Позвольте мне, мол, выстроить купальню в море, для семейства". — "Извольте!" Но ведь нельзя же ходить в купальню по водам? вот он и повел от берега платформу в море, сажень на триста, а там на конце и повесил эдакий маленький холстинный саквояжик, купальню. Вот таким образом — можно, а по закону нельзя!

"Переходное время", которое переживала батумская административная мысль, без всякого сомнения, служило полным оправданием всевозможных батумских загадок. Неудобства переходного времени, особливо в идеях администрации, были потому особенно чувствительны для обывателей, что, ослабляя их собственную умственную деятельность, заменяли правильность и основательность здравого рассудка какими-то фантастическими мечтаниями о несбыточных надеждах и ожиданиях, сменяющимися не менее несбыточными предчувствиями ни на чем не основанных страхов и трепетов… "Дадут то-то и то-то…", "Обещали…", "Не сегодня-завтра будут раздавать и деньги и земли; иных простят, а таких-то и таких-то покарают, сотрут в порошок". Или, напротив, вдруг разнесется весть, что "все отнимут, все закроют и всех искоренят…" Если так называемые "переходные времена и переходные идеи" приносили такие результаты на Руси, где все-таки можно, хотя русским языком, выразить не имеющее определенного смысла приказание, то что же должно было происходить в таком месте, как Батум, где русские идеи, не имеющие ни начала, ни конца, должны были циркулировать среди населения, не имеющего понятия ни о России, ни о русском языке?

В то время, когда я был в Батуме, агент одного С — Петербургского общества страхования рассказывал, что все местные жители, турки, были убеждены, будто бы их будут жечь, потому что зачем-то нужно, чтобы там, где они живут, была улица. Жители, преимущественно из бедных классов, ничего не понимая, но видя, что готовится что-то необычное, в огромном количестве уплелись подобру-поздорову в Турцию или просто разбежались и пропали зря; а те, кого неволя оставила на старых местах, массами спешили к агенту, умоляя застраховать их имущество в какую бы то ни было цену.

Кстати, чтобы читатель видел, до какой степени было замысловато такое учреждение, как бывшее порто-франко, приведу следующий эпизод. Пили мы в одной гостинице кофе. К кофе было подано между прочим сливочное масло.

— Знаете, откуда получается это масло? — спросил один из местных жителей, бывший с нами.

— Вероятно, здешнее.

— Нет. Это масло из Марсели. Да это и не масло, а так, какая-то композиция. Я выписываю из Марсели и нахожу выгодным, так как здесь иногда подолгу, по неделям, нельзя достать масла.

— Отчего же так?

— Да жители все разбежались. Окрестности пусты. Прежде, бывало, крестьяне придут из гор и принесут всего, что надо, на рынок, а теперь ушли. Как порто-франко стало, так и ушли, потому что прежде крестьянин продаст, бывало, масло и тотчас же купит сапоги, сахару, сукна. А теперь купи-ка он здесь что-нибудь! Его на границе остановят, обыщут, сдерут и прибьют еще… Вот и опустело!

Помолчав, наш собеседник прибавил:

— Хотят переселенцев выписать…

— Откуда именно?

— С острова Хиоса…

— Почему же именно с острова Хиоса?

— Да землетрясение там было…

— Но мало ли где землетрясения бывают! И на Кавказе и в России мало ли охотников до земли?

— Да кавказцы, грузины, мингрельцы — пожалуй, подойдут сюда… Русским здесь, особливо в горах, не справиться… С горами надо сживаться десятками, сотнями лет… Впрочем, сюда и без переселенцев приходили старые, местные жители, горцы, мухаджиры, но как-то распропали… ушли, перемерли…

— Что ж, они хлопотали о том, чтобы поселиться на старых местах?

— Хлопотали, конечно, но так перемерли как-то.

— Отчего же их не возвратили на старые места?

— Да знаете, ничего еще неизвестно… Столько столкновений, затруднений. Ну, они и того… прекратились как-то…

— Прекратились? Люди? — в недоумении спросил я.

— Да, прекратились!

И собеседник, помолчав, тихо произнес:

— Конечно, люди!

В настоящее время, когда "порто-франко" уже не существует, ничего подобного, конечно, не может, быть в Батуме. Но когда пришлось быть мне — что ни шаг, то неожиданность.

Собрались мы уезжать из Батума.

Пароход отходил в четыре часа утра, но чтобы попасть на него, надо было съехать с берега в семь часов, так как после семи часов все лодки, и казенные и частные, вытаскивают на берег, и сообщения не было. То есть, если хотите, сообщение было, и притом всю ночь напролет, но все-таки существовал такой, и притом довольно строгий, закон, по которому всякое сообщение с берегом после семи часов считалось вполне несуществующим.

Мы не знали, как миновать этот закон, и с семи часов были на пароходе, в двух шагах от города и пристани.

— Хоть бы погулять, — говорили "заключенные" на пароходе.

— Нельзя! Закон! Порто-франко!

— Ну уж, порто-франко! Сиди вот с семи часов, неведомо зачем.

— Отчего меня в город не пускают? — волновался какой-то пассажир. — Где это видано? Что я вор, что ли, что меня в клетку посадили? У меня оборота на двести, тысяч, а мне нельзя ходить по берегу?